О необычном опыте

Постараюсь использовать как можно меньше терминологии, ссылок на различные направления мысли, будь то картезианство, немецкий идеализм, адвайта-веданта, «Двери восприятия» О. Хаксли и проч. Изложу результат скромного мыслительного упражнения без всего этого, чтобы сэкономить место и время, а также не брать на себя ответственность за корректность понимания и цитирования классиков.

Мы живем в мире, который нам дан, т.е. существует феноменально. Совокупность данных нам содержаний я буду называть опытом. Кроме опыта у нас нет ничего, мы сами некоторым образом существуем лишь как нечто оформляющее опыт и делающее его возможным. Содержания опыта могут касаться информации, получаемой посредством анализаторов, а также эмоций и мыслей. Мы не знаем, существует ли что-то за пределами данного нам мира, и даже существует ли сам этот мир, который может оказаться галлюцинацией и порождением нашего воображения.

В своем обычном состоянии сознания мы обладаем опытом, который по большей степени совпадает с опытом других людей, в особенности если речь идет о наблюдаемых нами физических объектах. Как правило, если я вижу чашку, а у человека рядом со мной нормально работает зрительная система, он тоже будет видеть чашку. Если мы оба смотрим в одну сторону и наше зрение серьезно не нарушено, но один из нас ее не видит, то у кого-то из нас галлюцинации. Иными словами, чувственный опыт мы можем разделить с другими, и таким образом проверить, существует ли объект, или нет. Такая проверка с привлечением других – единственная возможность убедиться, что мир вокруг нас есть, что наш чувственный опыт не является галлюцинаторным. Впрочем, коллективные галлюцинации также возможны.

А вдруг Сальвадор Дали вправду что-то такое "видел"?

Выходит, что единственным критерием истинности, то есть соответствия нашего чувственного опыта некой «реальности», является наличие аналогичного опыта у других существ с развитой нервной системой. Другие люди, тем не менее, также являются частью нашего опыта… Можно ли с их помощью проверить адекватность опыта? (Пока) не знаю.

Мир может не существовать, а лишь являться нам. Иначе как в опыте нам ничего не дано, но мы все же отчего-то полагаем, что мир есть, и он таков, каким является для нас. Если в этом возникают сомнения, мы просим других подтвердить или опровергнуть наш опыт. Предполагается, что наш обыденный опыт свидетельствует об объективной реальности того, что нам дано в этом опыте.

Когда же мы переходим к необычному опыту (например, мистическому) и его свидетельствам, возникает проблема. Речь идет о содержаниях, появляющихся либо спонтанно, либо под воздействием психотехники или веществ, меняющих сознание. Полагаю, в содержаниях необычного опыта нет ничего, что уменьшало бы его вероятность быть истинным по отношению к обычному опыту. Попросту говоря, необычный (в частности, мистический) опыт, видимо, может отражать реальность не менее, чем обычный опыт. При этом у нас есть склонность верить опыту, который является для нас более частым, т.е. обычному опыту. Полагаю, это наша эволюционно обусловленная привычка, ведь зачем принимать всерьез нечто единичное, для выживания лучше обратить внимание на то, что постоянно повторяется.

Рассмотрим некоторые возражения.

(1) Необычный опыт связан с патологической активностью мозга.

То, что в Google Pictures выдало на запрос "mystic". 

Наслаждайтесь.

Активность мозга присутствует при любом опыте, в том числе при опыте зрительном. Однозначно ответить на вопрос о том, что такое психическая патология, не представляется возможным, но даже существуй подобное определение, сам по себе факт, что опыт порождается патологией, не означает автоматически его ложности. Можно ведь предположить, что в горячке, к примеру, мы познаем реальность лучше, чем в своем обычном состоянии.

(2) Необычный опыт невоспроизводим.

Воспроизводимость – критерий науки, предполагающий, что при проведении корректной процедуры данные исследования могут быть подтверждены другими учеными. Впрочем, существуют мистические традиции, которые содержат описания уровней опыта, психотехник на каждом из этих уровней, а также истории успешного подвижничества. Кроме того, невоспроизводимость не обязательно означает ложность, она лишь указывает на невозможность проверки определенного факта.

(3) Интерпретация необычного опыта зависит от культуры.

Интерпретация любого опыта конституируется посредством культуры, и даже на уровне элементарных процессов присутствуют культурные отличия. Антропологи описывают племена, представители которых не в состоянии понять, что вдалеке находятся не насекомые, а буйволы. Туземцы, не выходившие ранее из тропических лесов и не видевшие больших пространств, интерпретируют маленькие размеры объектов на своей сетчатке как свидетельство их подлинного маленького размера. К тому же, сам факт культурноспецифичной интерпретации не свидетельствует автоматически о ложности интерпретации.

Таким образом, я не вижу различий между обычным и необычным опытом, кроме того, что обычный опыт привычнее. Это означает, что, по-видимому, необычный опыт может оказаться столь же соответствующим реальности, сколь и обычный опыт.

Как инопланетяне выбирали бы религию

Американский невролог и религиовед, основатель нейротеологии Э. Ньюберг в недавно изданной на русском языке книге «Как Бог влияет на ваш мозг» описывает произошедший у него еще в школе спор с семьей религиозных  фундаменталистов. Будущий ученый попросил этих людей представить, как было бы сложно инопланетянам, прилети последний на Землю, разобраться в том, какую же религию стоит выбрать. Ведь у каждой религии есть свои священные тексты и вероучительные положения. По словам Э. Ньюбега, его оппоненты признали, что инопланетянам пришлось бы тяжело в оценке истинности разных религий. 

Э. Ньюберг задал своим собеседникам вопрос, касающийся наличия  множества религий и того, на каком именно основании каждая из них может утверждать свою истинность, если другие делают то же самое на аналогичных основаниях. Гипотетическая ситуация, предложенная им, в самом своем основании содержит имплицитное нерелигиозное допущение: инопланетяне изначально не религиозны и не склоняются в своих предпочтениях к какой-то религии. Я постараюсь показать, что люди редко оказываются в подобной ситуации, если оказываются вообще. Если же оказываются, то выбор религии они произвести не могут никак, поскольку лишены для этого каких бы то ни было оснований. 

Истинность любой религии, по меньшей мере, на уровне эксплицитного вероучения, необходимо предполагает ложность остальных. Мир не может представлять собой творение Божье, будучи при этом также выражением дхармового тела (Дхармакаи) Будды или результатом «Трех Шагов» Вишну – то же касается и остальных положений вероучений разных религий. Полагать, что одно утверждение такого рода не исключает другое, означает выйти за рамки традиционной аристотелевской логики (из двух осмысленных взаимоисключающих утверждений одно необходимо истинно, а другое ложно), а также пойти против мнения авторитетов любой из религий, твердо убежденных в истинности только своего учения. В особенности непримиримыми в смысле вероучения являются авраамические традиции; индийские, китайские и языческие религии могут содержать в себе множество противоречивых положений, не находя в этом факте особых проблем и неувязок. Впрочем, каждая из них все равно считает себя наиболее приближенной к истине, только накал вероучительной непримиримости в них несколько ниже. 

Р. Докинз и другие представители «нового атеизма» видят в неспособности представителей одной религии доказать истинность своей веры представителям другой религии слабое место всех религий в целом. У верующих нет критерия выявления истинности, который есть у ученых. Последние, безусловно, могут спорить и не соглашаться между собой, некоторых не убеждают даже очевидные доказательства ложности их теорий. Тем не менее, наука предполагает верифицируемость, возможность проверки своих гипотез (опирающуюся на фальсифицируемость – теоретическую возможность опровергнуть теорию), и даже если это не представляется возможным в данный момент времени, у нее есть процедура такой проверки. Э. Ньюберг, несмотря на свое скептическое отношение к «новому атеизму», выразил в своем аргументе позицию неверующих критиков религии: невозможность утверждать истинность того или иного религиозного положения (а также вероучения в целом – системы этих положений) извне. Выходит, что сначала надо поверить, и результатом этого «прыжка веры» станет принятие истинности религиозных положений. Но тут подкрадывается парадокс, состоящий в том, что в самом утверждении веры заложено принятие истинности религиозных положений. Отсюда следует, что для того, чтобы начать верить, надо начать верить – это тавтология, которая указывает лишь на a priori очевидный факт того, что вера=вера; однако здесь не говорится ничего о том, как перейти от неверия к вере. 

Иначе говоря, вера или, по меньшей мере, склонность верить должна зародиться до или вне акта рационального выбора, поскольку последний не может быть произведен в ситуации равной убедительности (либо равной неубедительности) аргументов. Наш гипотетический инопланетянин попадает в ситуацию «буриданового осла»; однако для людей подобная ситуация – редкость. Человек уже актуально находится в той или иной степени «изнутри», и вопрос выбора религии при намерении стать религиозным либо не стоит совсем, либо стоит не так остро: решение зависит от культуры, к которой индивид принадлежит. Именно культура обуславливает раннее, дорефлексивное становление матрицы, на которую позже будут наслаиваться взгляды человека. А. Макинтайр в широко известной работе «После добродетели» писал о том, что «человек без культуры является мифом. Наша биологическая природа определенно накладывает ограничения на все культурные возможности, но человек как лишь чисто биологическое существо представляет собой нечто, о котором нам ничего неизвестно». Быть человеком, таким образом, означает быть сформированным определенным культурным контекстом, быть социализированным именно в его контексте, и, как полагает А. Макинтайр, эта социализированность делает человека ответственным за все, произведенное ранее представителями его культуры. Безусловно, такой тезис противоречит идее индивидуальной ответственности за свои поступки, акцентируя на коммунитарной связанности людей друг с другом в рамках одной культуры, причем связность людей может тянуться довольно далеко в прошлое. Логика А. Макинтайра ведет к требованию поддержать политику позитивной дискриминации белокожего населения США ради того, чтобы чернокожие граждане получили больше возможностей. Безусловно, современные белые в США не унижали афроамериканцев, но их предки, передавшие им культурное наследие (и получившие преимущества вследствие чужого рабского труда), делали это. Мы не пребываем вовне культуры, а значит, и религии, и не способны выйти за их рамки в полной мере, настаивает А. Макинтайр. Философ рассматривает человеческое Я исходя из нарративного подхода – нарратив есть история, история предполагает наличие «тянущейся» культурной традиции. 

Не все коммунитаристы придерживаются столь радикальных взглядов относительно обусловленности человеческого Я, а значит и индивидуального выбора, культурой. М. Уолцер утверждает, что человек, безусловно, социализируется в контексте той или иной культуры, но он обладает способностью к критической рефлексии, а значит может трансцендировать свою культуру, выйти за ее пределы. Не существуй у человека такой способности, он не мог бы создать никакой культуры, так или иначе отличной от самой первой примитивной. Правда же состоит в том, что человек выходит за пределы своей социокультурной обусловленности, бунтует и творит, а это, в вою очередь, приводит к культурным изменениям. Сам Макинтайров нарратив, история возможны только если происходят перемены. Книга, в которой каждая глава повторяет предыдущую, не просто скучна – она не представляет собой повествования. Периоды жизни как общности, так и отдельного человека отличаются друг от друга, если они заполнены новыми вызовами и решениями. 

Человек все же способен некоторым образом выйти за рамки своей культуры, не становясь при этом, конечно же, инопланетянином. Сама возможность в некоторой степени воспринять другие культуры стимулирует положительные изменения как общности, так и отдельных людей. Сказанное отнюдь не означает, что другая культура изначально лучше – речь скорее о том, что культурный обмен способствует более эффективному выживанию. Культура представляет собой надбиологическую совокупность способов адаптации существ с высокоразвитой нервной системой к окружающей среде с целью выживания в ней, а открытость культуры к нововведениям (что не обязательно означает автоматического принятия всего нового) увеличивает арсенал возможных решений в разнообразных ситуациях. Чем больше есть вариантов действий, тем легче выбрать подходящие. Впрочем, открытость культуры, помимо прямого вклада в выживание, производит также косвенный вклад – она делает возможным мирное сосуществование человеческих общностей. Тем не менее, даже при условии, что человек способен выйти за пределы своей культуры, все же он был сформирован той или иной культурной традицией, и его Я не может оказаться в «докультурной» ситуации. В случае максимально открытой культуры, сама «открытость» будет представлять собой культурную ценность и норму. 

Возвращаясь к вопросу об инопланетянах, замечу, что мало кто из людей находился в подобной им ситуации. Не только верующие, но и атеисты производят свой выбор исходя из неких культурных предпосылок – выбор не в пользу религии, как и любой другой, если не обусловлен, то, по меньшей мере, возможен благодаря толерантной (или не толерантной к религии, как в СССР) общественной культуре. Так, на вопрос о том, как бы инопланетяне выбирали религию, можно ответить лишь «Никак». У них нет способа верифицировать противоречащие друг другу утверждения разных религий, а также отсутствует принадлежность к той или иной человеческой культуре, в которой уже сформированы религиозные или нерелигиозные предпочтения.

Адонис

Смерть – это вечное блуждание по воспоминаниям прошлой жизни, пустыня без людей, город, полный лишь призраками нашего сознания. Иду по пустынному городу. Здесь сгущаются вечные сумерки, унылый ветер вечной осени пронзительно шелестит листвой, вечные тучи на небе неподвижны. Хожу по памятным местам былого, и вроде все по-старому, те же здания и деревья, но вокруг – ни души, ни единого человеческого существа, вообще ничего живого. Здания, мертвящие силуэты деревьев – все окружающее заброшено, пусто и слабо, будто мир утратил последние соки. Хочешь услышать голос, гомон, смех, собачий лай – а в уши вонзается лишь унылый свист ветра в неизменной осенней листве этого проклятого места-вне-времени. Так будет всегда, страна-откуда-нет-возврата – удел живущих воспоминаниями века прошедшего, хотя в руках – воскрешение умершего Адониса. Уже брезжит рассвет в этом царстве уныния, первые лучи света достигают измученного, но настигнутого радостью лица. Умершее божество медленно открывает глаза, мертвый город озаряется светом, канувшим, как казалось ранее, в ничто. Просыпаются птицы на деревьях, вновь слышен лай собак. Вскоре к нему добавляется человеческий гомон и смех. Для людей этот день обычен, для меня он – спасение. Орфей вернулся с Эвридикой, старая осенняя листва не шелестит боле под мрачные завывания ветра. На голых деревьях появляются листки. Они зеленеют на глазах. Люди спешат по делам, столь мелким и важным, а значимые места былого радостно отстраняются, пуская вперед места грядущего – это есть предвестие неизбывного странствия в будущее – жизнь.